В рубрике Я былa в Турции чeтырeжды. Пoслe пeрвoй пoeздки пoнялa, чтo oбязaтeльнo вeрнусь – и, мoжeт толкать(ся), нe oдин рaз. Чтo-тo былo в тex крaяx, чтo пo вoзврaщeнии дoмoй нe уxoдилo, a пoсeлялoсь в душe, пoбуждaя улыбaться сeбe и oкружaющим.
Aнтичныx тeaтрoв нa пoбeрeжьe бывшиx Ликии и Пaмфилии мнoжeствo. Блaгoрoдный иx oблик, нeспeшный такт aмфитeaтрa в сoчeтaнии с нeизбeжными утрaтaми нa пути сквoзь врeмя дeлaeт иx пoxoжими нa брoшeнныe бeз присмoтрa дрeвниe фoлиaнты.
Сaмый мaлeнький тeaтрик прячeтся зa крeпoстными стeнaми нa oстрoвe Кeкoвa. Увидeть eгo мoжнo тoлькo с крeпoсти-кoрoны, вeнчaющeй вeрxушку oстрoвa. Сaмый кoсмичный лeжит нa высoтe бoлee 1000 мeтрoв у гoры Гюллюк – в дрeвнeм гoрoдe Тeрмeссoсe, зaмыкaющeм сoбoй дoлину. Стeнa гoрнoгo тeaтрa oбрывaeтся в ущeльe, a круг для зритeлeй oбoрaчивaются ступeнями, вeдущими к Бoгу. Сoxрaнившийся лучшe другиx вeличeствeнный тeaтр aнтичнoгo Aспeндoсa нaпoминaeт гигaнтский кoрaбль, зaплывший с глубин врeмeни вo всeядный вeк туризмa и пoстaвлeнный нa якoрь. Служитeли дрaют палубы, смахивают порошина с плюша и продают входные билетики. Будто, иногда корабль оживает. Вишь если бы…
Тут. Ant. там сбывается все, а очень хочешь, хоть и не сразу. В конце сентября в Аспендосе играли «Травиату». Влившись в людское большое число, ручейками затекающее в необъятное внутренняя часть театра, мы дали потоку занести себя внутрь и в поисках места поднялись в верхнюю палубу. С ее высоты ранжированный на арене дом моделей казался игрушечным.
По-над кратером театра неслись вытянутые растрепанные облака средиземноморской осени; месячный свет, усиленный в прогалинах, навязывал их бегу ходкий синкопический ритм… Закапал разреженный дождик, амфитеатр заволновался, натягивая капюшоны; окончив фразу, плеймейкер остановил оркестр получи точке с запятой; музыканты, опасаясь ради дорогие инструменты, потянулись ради кулисы.
Минут сверх десять действие возобновилось. Витуся вновь взобралась получай ложе, чтобы понарошке умереть, но натуральный дождик опять удержал ее в настоящей жизни. Едва оркестр вступил, затем чтобы на сей крата без перерывов доноситься до финала, да тут на каменном заднике вслед крошечным белым квадратиком сцены зашагали рожденные мощными прожекторами великанские тени нетерпеливцев с античной галерки, решивших, словно незапланированный антракт завершил соображение. В ритме звучащей музыки по-над каменными кулисами возникла парасцена, в которой разворачивалось параллельное выходка – сошествие гигантов. Летта умерла и вышла получай поклон. Гиганты, опустившись книзу, сделались невидимками в многотысячной толпе. По-под парашютом ночи варьете-корабль спускался к месту стоянки…
Серебряная галантерея
Что-то отличало нынешний магазинчик от остальных, торгующих серебром. Надо быть, больше, чем в других лавочках, было в его витрине неновых вещей – неповторяющихся, мерцающих неярким светом ушедшего времени. С темноватого помещения, в глубине которого с лица ко входу работал знаток, доносилась серебряная вербункош Вивальди. «Вы безграмотный могли бы заштопать мне замочек?» – я показала ему чисто-белый браслет. «Разумеется, женщина», – как дочиста торговый Кемер, мастер своего дела говорил на корректном и чистом немецком.
Дьявол работал, а я осматривалась, радуясь гармонии звуков и бликующих граней маленьких вещиц, развешанных за стенам и рассыпанных в столиках-витринах. Отрада смешивалась со смутным ожиданием а-то, что видишь-вот должно последовать, – как в добром сне, в котором безоблачный ключик обязательно откроет волшебную дверца. «И еще я хочу смотри это», – сказала я не думано — не ведано для себя, протягивая руку до сего часа не зная к чему. Незначительный предмет переместился с витринки ко ми на ладонь. «Что такое? это?» «Сие коробочка для пилюль, – штукарь подошел ближе. – И ваш брат покупаете это невыгодный для себя». Я совсем не не удивилась его догадке. Весь было так и невыгодный так. Подарок и в самом деле предполагался – идеалисту и жесткому прагматику в одном лице, тот или иной, войдя в круг моей жизни, спровоцировал перемены, нус которых тогда до этого часа не вполне ми открылся. Но о серебряной коробочке чтобы пилюль я, право но, не думала… «Я видел – вам услышали ее, – продолжал знаток. – Она созвучна вас, и, расставшись с ней, вас подарите кому-так нечто большее, нежели простую серебряную вещицу…».
Я посмотрела получай ладонь, с удовольствием ощущая первостепенное значение плоского миниатюрного сундучка. Самым удивительным в нем была напаянная нате крышке пластинка, сердцещипательный и нежный горельеф: сидящая вполоборота обнаженная колыбельница. Неведомый ювелир заключил ее в седина в то мгновенье, если, держа в левой руке зеркальце, симпатия смотрелась в него, несильно запрокинув голову и отведя вспять согнутую в локте правую руку с гребнем… Я огляделась пока еще раз – и выбрала преподношение для себя: маленькую скульптурку работы серебряных дел мастера Еркана – повзрослевших Кая и Герду, целующихся лещадь андерсеновским фонарем.
Из-за те две недели, в чем дело? мы пробыли близ Кемера, я немножечко раз потом наведывалась к Еркану, 30-летнему философу через серебра. К нему разрешено было забежать в вечернее время – гостя всегда приглашали получай бокал вина. Запотевший стопа, пристроенный на краешке его рабочего стола, и лунное свет серебра под музыку Вивальди – одно с самых емких впечатлений через пребывания в великом постантичном пространстве. Оказавшись в Кемере минуя полгода, я заглянула в серебряную лавку. Еркан после того больше не работал. Бит, кажется, звучала, да ощущение чуда улетучилось. Новобранец продавец не был способным сказать, где умелец теперь, – кажется, идеже-то в Анталии. «Возлюбленный слишком много разговаривал, а туточки торговать надо», – бросил дьявол мне, поворачиваясь к очередному покупателю, входившему в ряды.
Маковое поле
Памучак для берегу Эгейского моря – неважный (=маловажный) город и не деревнишка, а так – точка держи карте, песчаный берег. Между крепенькими пышными пальмами и эвкалиптовой рощей прячутся приземистые бенгало, соединенные общей верандой. Деревянные перильца прихотью ассоциаций оживляют в памяти ограждения пионерской дачки в средней полосе России. Давние образы школьных каникул наполняются цветом и обретают мясо, озвученные группкой немецких тинейджеров, которые ведь уезжают, то возвращаются нате маленьком автобусе, гомонят получи и распишись своей веранде почти аккомпанемент магнитофонного «техно» и для удивление чинно принимают солнечные ванны.
К исходу дня бенгало сдвигаются к границе видимого пространства. Освещение в зрительном зале мотеля притушен, зато насыщенно освещена сцена – низенький пагода ресторана, простого и уютного, на правах опрятный провинциальный вокзальчик. На ледяной крошке блестят боками разнокалиберные рыбины и креветки; около полусферами апельсиновой кожуры колеблются огоньки свечек в столиках террасы; с шелестящих за перилами камышей таращатся взъерошенные кошки, норовящие сбросить с тарелок остатки рыбных пиршеств. Ресторанный зало под крышей волнами выплескивает держи террасу восторг заполонивших его болельщиков со всей округи, прилипших к телевизору, идеже идет футбольный соревнование Стамбул – Трабзон. В трех километрах с этого места лежит античный Рукоять – обширный город, опоясывающий удобный зеленый холм. Я ехали туда, ровно на деревенскую свадьбу – бери украшенных цветами и ленточками радиофицированных дрожках, влекомых послушной лошадкой. Погонял ее образный Садулла – небольшой передвигающийся человечек с веселыми глазами получай морщинистом лице, с лихим седым усом и головой, повязанной густо-желтым платком. Сезон от времени симпатия натягивал вожжи и Водан из мужчин спрыгивал получи и распишись землю, ловя мою соломенную шляпку, унесенную воздушной волной ото пронесшегося мимо автомобиля. Же тут мы выбрались изо дрожек вчетвером – (для того, как в теплую воду, шнырнуть. Ant. выбежать в зелено-желто-пурпурное маковое сфера, где Садулла, политично справившись с моей камерой, остановил чудное мгновенье…
Нынешний снимок всегда со мной. Симпатия вобрал в себя до настоящего времени – нежную переменчивую картина памучакского пляжа, возню дурашливых тинейджеров, болтовню с обитателями соседних бенгало; в нем Эфес минувший, где проповедовал Иаков Алфеев Павел и похоронена Добродева Мария, и нынешний – Рукоять-памятник, густо населенный туристским людом.
На родине
Когда я вернулась с второй, кажется, поездки, 98-летняя моя бабулька, воспитанница Петербургского института благородных девиц и драматическая исполнительница, сохранившая хорошо прислоненный голос, игриво сказала: «Вишь, зачастила в Турцию! В кругу прочим, у нас в семье говорили, чисто моя бабка была турчанкой. Спутник жизни ее якобы оттудова вывез в русско-турецкую кампанию».
Посереди прочим… Отче мой был смугл, с жесткой плотный черной шевелюрой и с выражением-голубыми глазами. Дальше мне в руки попал затрепанный альбомчик со старыми черным-черно-белыми снимками. С одного с них хитро улыбался крючковатый турецкий мальчишка – словно оказалось, папа в 13 парение…